Сегодня с утра волнами с серого неба валится мокрый снег. Ветер дует откуда-то с юго-запада; даже на суше - такой непримиримый зюйд-вест, атлантический ветер. Он зарождается где-то в Бискайском заливе, у маяков Коста-Верде, и несет свои тяжелые мокрые крылья через наши болота все дальше и дальше – наверно, туда, где сгрудились на высоком плато семь исполинов Мань-Пупунёр.
Я стою под навесом на остановке и гляжу, как проникают друг в друга земля и пространство. На душе неуютно и хочется плакать за тех, кто стоит, одинокий, на промозглом, пустом километре своего непростого пути. Под абсолютно открытым небом, с которого валится мокрый снег.
И мне представляется, что особенно неуютно, должно быть, паломникам, поднимающимся в такую погоду на Фудзияму. В этот день каких-нибудь двести лет назад они идут вереницей по раскисшей дороге, укрывшись от ветра и снега соломенными зонтами, в деревянных сандалиях, в отсыревших своих кимоно. Когда на повороте дороге лес внезапно кончается, оказавшись во власти снега и ветра, они затягивают песню: как она ни уныла, она помогает идти.
"Мы уходим вдаль…
Кто подскажет, где конец
Этого пути?
Вон над Фудзи облака —
Нет пристанища у них".
Но каждому свое: у них есть бог, а пристанище есть у меня. Подходит автобус. Мокрый снег становится картинкой в окне. Но в тихом говорке пассажиров все слышится мне завывание то ли ветра, то ли измученных голосов на темных склонах далекой японской горы.