Barbed Biting Succulent

Прочитал у katerinafoto про сон и лень. И вспомнил, что давно мечтаю хорошенько поспать. Иногда эта мечта превращается в идефикс: приближается неудачный отпуск (это когда зима и в семье отдыхаешь ты один), к примеру, и вспоминаешь, как было однажды.
В армии я попал в госпиталь в травму и был "неходячим больным". Пролежал два месяца, и один из них только спал. Сам себе удивляюсь сегодня, но я действительно только ел и спал. Из списанной библиотеки, сваленной в подвале грудой мышиного хлама, мне принесли целую груду книг, среди них много действительно хороших. Я читал, засыпал, просыпался, снова читал. Потом обед или ужин, который поглощаешь в сонной истоме, - и снова спать. Несмотря на гвалт в палате, спалось мне удивительно сладко и глубоко. Когда я вернулся в часть, я после травмы пришел вторым в кроссе и выглядел очень гладким и мощным. И внутренне я чувствовал необычайный прилив сил, что, наверное, было заметно снаружи. 
Поскольку все это происходило незадолго до возвращения домой, я и вернувшись продолжал еще довольно долгое время испытывать этот прилив необычайной энергии. Я ползал по стенам зданий, с удовольствием бегал там, где все ходили, мечтал обогнать трамвай на длительном перегоне, обгонял лифт на подъеме и частенько не спал ночами без всяких последствий. Этот импульс длился, пожалуй, два года.
Вот что такое сон. Я хочу повторить. 

Сыну исполнился 21 - полное совершеннолетие. День рожденья - условность, конечно, но есть перемены к лучшему: он как будто стал просыпаться. Виной тому не столько мои послания, сколько запоздалое получение аналогичных посланий от его друзей - тех из них, что взрослей и самостоятельней остальных. Он слышит их, и услышанное - откровение для него, и я с горечью замечаю, что не так давно не раз говорил ему то же самое. Ладно, пусть. 
21 год. Кто я был в это время? 
Я уже сходил в армию, заодно побывал за границей, имел за плечами 18 прыжков и серьезную травму коленей на этой   почве; имел опыт противостояний (куда без них в армии?), а также две специальности - токарь 2 разряда и электромеханик авиационного оборудования 3 разряда. Уже курил, мог пить спирт и водку, пробовал травку и ходил в самоволки, умел худо-бедно стрелять и в самого стреляли однажды - из ракетницы. Чуть не приняли в партию, но залетел. Уже понимал примерно, как устроена жизнь и четко видел влияние контролируемого насилия на ход вещей; смирился с его существованием настолько, что загрубел и обзавелся какой-то коркой - она местами заменяет мне кожу и сегодня. Сердце мое было уже неоднократно разбито - последний роман я прервал принудительно перед отправкой в армию, чтобы не испытывать разочарований и не биться в агонии где-то далеко от предмета своей любви. Как оказалось, этот шаг был очень верным и чуть ли не единственно правильным в моей жизни. именно в 21 год я встретил ту самую девушку в трамвае весной, и она меня не узнала; за ней по проходу с чемоданчиком "дипломат" пробирался новоявленный муж. В 21 год я окончательно порвал со своей семьей - армия перерезала эту пуповину - и перешел на вольные хлеба, самостоятельно прописавшись в общаге. Там я вступил в "Снежный десант", с которым объездил Белоруссию, Новгородскую область и Белоруссию, ходил в стройотряд. Там в 21 год я познакомился со своей женой, через два года мы поженились, а через три - уже родился сын.  
Вот он удивленно слушает эту исповедь, сидя напротив меня:
- Вот это да!
Я ему говорю, что все, что произошло со мной, наверное, было не зря. Однако я не смог этим правильно воспользоваться, потому что жил хоть и насыщенно, но совершенно беспорядочно. Был ли я в принципе восприимчив к порядку, стремился ли к нему? По-моему, нет. Был ли кто-то, кто ткнул меня носом и сказал, как следует поступать? Определенно, нет. Помощников в этом деле у меня не было, а родители не в счет - их рекомендации были несовременны и даже чудовищно архаичны. Мне хочется тебе пригодиться, - сказал я. У тебя есть все шансы жить лучше нас. Он удивленно поднимает брови. Да-да. У тебя есть мы, мы довольно молоды и здоровы - это хороший запас для старта; стартовать мы тебе поможем. Только поверь в себя и определись с направлением. 
Он заслуживает лучшего. В отличие от меня, над ним гормоны и печень имеют меньшую власть. Он спокоен, красиво улыбчив, очень доброжелателен и в принципе добр. Он куда симпатичнее меня - не только лицом, но прежде как человек. Я надеюсь, люди это оценят. 

Много стало разных споров, кто русский, а кто нерусский. Часто в сводках стали попадаться аббревиатуры ЛКН ("лицо кавказской национальности") и СВ ("славянская внешность").
При этом под славянской внешностью чаще всего подразумеваются в сочетании следующие черты: светлые (русые) волосы, светлые глаза, нос картошкой. Если посмотреть на русский тип в ретроспективе, то перед нами предстанет вообще какой-то Иван-дурак: белесый, курносый и лупоглазый. Или его антипод - русский витязь: со светлыми же волосами, рослый и с бородой. Да какие же это русские! Украинцы вон - якобы наши предки, а сроду бород не носили, и Иванушек-дурачков среди них почти не найдешь, совсем другой тип внешности. А вот коми, вепсы, мордва, чуваши и мари бороды носят, это да. Русский орнамент - геометрический, красный на белом - чисто финский орнамент. А "национальный" женский наряд - сарафан - носили все угро-финны с допотопных времен. Чтобы узнать, как выглядит одежда славян, надо смотреть на чехов. словаков, украинцев и поляков и даже на молдаван, там и орнамент другой - прихотливый и гибкий, легкомысленный и больше с цветочками.  
Думаю, если те, кто с пеной у рта называют себя "русскими", доказывая свое право не любить всех "иных", покопаются в своей родословной, они будут немало удивлены. И пристыжены - там этих "иных" окажется масса. Хотя стыдиться тут нечего, и я по примеру mp_na_metle решил сделать себе вскрытие. Вот что получилось.
Мои родители всегда считали себя русскими. Выяснилось в начале девяностых, что, оказывается, русской крови в них почти нет. А может, нет и вовсе. Мама нам всегда рассказывала о примеси немецкой крови со своей стороны: ее дед был немцем. Бабушка по отцу говорила, что я очень типом своим похож на прадеда Якова, который из Ярославской губернии бежал в соседнюю, поколотив помещика - был он черняв и кудряв и, по мнению родни, происходил из цыган. Хотя в Ярославской губернии чернявых и кареглазых много, это исконно мерянские земли. Так что был он меря или цыган, неясно. Потом отец как-то признался, что, за исключением этого прадеда, все его предки - вепсы. Затем случайно я узнал, что мамина фамилия образуется от мордовской интерпретации имени Семен, и родилась она в самом сердце некогда мордовских земель - в Нижнем Новгороде. Прабабка, жена немца, происходит из Сергача - мордовско-татарского городка. Впрочем, совсем недавно сестра навестила родственницу в Петербурге, и та вспомнила, что кто-то из маминых предков был чувашских кровей. 
А так, чё, я русский. 

P.S. Кстати, за границей все жители бывшего СССР считаются русскими по определению - и не важно, армяне это, узбеки или действительно русские. 

Меня рано отдали в музыкальную школу - мне было шесть лет. Решился этот вопрос как-то быстро - родители заметили, что я люблю петь, и вскоре отвели меня на приемный конкурс. Было начало лета, в этот день в детсад я не пошел. Мама надела на меня красные бархатные шорты с помочами и белую рубашку с бантом-жабо, вышитым прорезной гладью. Она долго причесывала на разный манер мои светлые мягкие волосы, несколько раз перевязывала бант, сидя передо мной на коленях, и наконец мы пошли - я еще толком не знал, куда. Настроение у всех было приподнятое. Конкурса я не боялся - выступать мне было не впервой, в детском саду я довольно бойко справлялся с ролями: пел, танцевал и даже изображал волка. Публики тоже была мне не страшна. Но что она будет, знал точно от мамы. 
Мы шли пешком по светлым липовым улицам сквозь набирающий силу зной. Миновали Вечный огонь и оказались в объятиях дикого парка, где так легко и немного скользко шагалось по опавшей хвое, а в корнях деревьев копошились жуки-солдатики. Воздух был чист и прян.
В зале музшколы, где проводился отбор, уже собрались девочки и мальчики - робкие и какие-то прилизанные. Взрослые глядели на меня во все глаза, и я тоже начал робеть. А потом мы сидели в первом ряду и смотрели, как дети горланят простые песенки и угадывают звуки спиной к большому роялю. Что это - рояль, мне сказала мама, и он мне понравился больше, чем пианино из детского сада. А потом вызвали меня. Я понял это не сразу, поэтому вышла задержка, и я побежал на сцену, подпрыгивая от радости. По залу прокатилась волна приглушенного смеха. Я подбежал к женщине, сидевшей за роялем и представился.
- Очень хорошо, - улыбнулась она. - Что ты будешь петь?
Теперь до меня дошло, почему целую неделю мы с мамой разучивали песенки из красиво иллюстрированного детского альбома. Мама еще по дороге все спрашивала меня, не забыл ли я эти песенки? Нет, конечно, я ничего не забыл! Сейчас я, правда, не помню весь репертуар, синглов там было много, но два в памяти сохранились: "Тень-тень-потетень" и Гуси". Я назвал полный список, и зал опять громыхнул. Но для меня это был просто звук одобрения. Женщина опять улыбнулась ("Товарищи родители, потише, пожалуйста!") и попросила меня выбрать две песенки. Одной из них оказались "Гуси". 
Я повернулся к залу и громко пропел первую; аккомпаниатор так и не успела взять ни одного аккорда. Потом она попросила меня подождать вступление для "Гусей" и кивнула головой, что означало "Можно!". Я запел, не торопясь и не глотая слова, с выражением, как учила мама. Лица в зале снова повеселели. И вот рояль смолк. Продолжая петь, я повернулся к красивой женщине, которая там сидела. Она улыбалась и говорила: "Достаточно, достаточно!" Но это слово было мне до сих пор не знакомо. Я подумал, что она меня так подбадривает и запел еще выразительнее. Когда женщина снова говорила "достаточно", я взглядывал на нее и старался еще сильнее. Наконец, она встала, подошла ко мне, погладила по голове и сказала: "Ну все, хорошо, хватит! Молодец!" И я остановился - как лошадь на всем скаку, как паровоз на скорости, как велосипед в стенку. Весь зал смеялся и хлопал. 
Я не помню, повторял ли я звуки, заданные мне на рояле. Кажется, повторял. Когда я, возбужденный, с горящими щеками бегом спустился в зал к папе и маме, они улыбались и говорили: "Достаточно - значит, хватит". Только тут я понял свою оплошность, и мне стало так стыдно, прямо до цвета моих бархатных штанишек. Но это быстро прошло. 
Пока родители ждали результатов отбора, мы с мальчиками прыгали с бетонного крыльца и качались на ветках кленов. Родители вышли счастливые: меня приняли в класс фортепиано. В невероятно приподнятом настроении мы отправились в магазин, где купили большой торт и лимонад. А спустя неделю в нашей квартире появились мужчины в комбинезонах, которые с трудом несли огромное черное пианино.
С того дня прошло много лет. А пианино стоит у меня до сих пор. И иногда жена, когда я слишком долго и нудно подбираю какую-нибудь простенькую пьесу отвыкшими пальцами, говорит мне:
- Достаточно! 

Среди людей, живущих по правилам, есть те, кто действует слепо, и те, кто готов разумно объяснить свою приверженность правилам.
Я вот готов действовать за пределами дозволенного и даже претендовать на безнаказанность. Проблема в том, что поводы, как правило, того не стоят.  

В детстве, как я сейчас понимаю, я был чрезвычайно беспокойным ребенком. Не из рода нынешних гиперактивных, у которых в заду галлон скипидара, - нет. Просто я доставлял родителям много хлопот, больше, чем остальные дети... (хотел написать "вместе взятые", но передумал - все-таки, всех детей я не знал). Одна из моих особенностей была способность все пробовать на себе. Так в два года я уже шпарился кипятком, хлебая из чайника, успел покурить и даже побриться. У меня до сих пор подбородок изрезан, если хорошенечко присмотреться. Вот об этом я вспомнил благодаря refractory_hors и обещал рассказать.
Было это тогда, когда еще была жива моя добрейшая бабушка, которая в то лето приехала со мной посидеть. Она очень меня любила и без устали повторяла, что я такой пушистый, как утенок, и обязательно буду счастливым. Этой бабушке я однажды рассказал свой первый эротический сон: мне было неловко, но молчать я не считал возможным, а врать не умел. Странно, но бабушка, к моему облегчению, отреагировала спокойно. "Надо же, какой удивительный сон! - проговорила она, накладывая мне только сваренную манную кашу. - Покушай, и мы с тобой поиграем".
Почему-то мне вспоминается, что я порезался в этот день. Хотя это, конечно, не так. Просто дни тогда были похожи: каждое утро бабушка кормила меня завтраком и живо интересовалась моим настроением и детскими мыслями. Но до завтрака по ее строгим правилам всегда следовало умыться, и она помогала мне занести в ванную комнату табуретку. Я вскарабкивалсчя на нее и умывался над раковиной. Еще до приезда бабушки мы делали это вместе с папой, и я наблюдал, как он гладко и быстро бреется опасной бритвой "Нева". Бритва в те дни всегда была занята, а тут предоставилась возможность побриться самому. Я намылил лицо помазком и располосовал себе подбородок в нескольких направлениях. Из пены выступила обильная кровь. Чтобы справиться у бабушки, как следует поступить, я сполз с табуретки и помчался на кухню, крича: "Бабушка, я побрился!" Она ахнула, присела и, схватив меня в охапку, помчалась в ванную отмывать и бинтовать. Помню, кровь никак не останавливалась, и бабушка очень нервничала. Но наконец мы сидим на кухне. И бабушка говорит:
- Ну что же, вот ты и позврослел!
- Почему это, бабушка?
- Ты же побрился, а мальчикам бриться нельзя. 
- Почему?
- Теперь у тебя начнет расти борода. Будешь ходить в детский садик с бородой, как старичок.
Я был поражен. И, срывая бинты, воя сиреной, помчался в родительскую спальню смотреться в зеркало на платяном шкафу. Бороды не было, но бабушке стоило много труда меня успокоить. 
Потом шрамы зажили, и я пошел в садик. А потом бабушка уехала. И вскорости умерла. Мы поехали на похороны в старинный нижегородский дом с печью-голландкой. Бабушка лежала в гробу, а мне все казалось, что она спит, и я удивлялсчя, что она, обычно такая живая, на этот раз не встречает меня и не тискает. Я стал ее дергать за руку и просил вставать. Кто-то зло прошептал: "Уберите ребенка!" - но мама плакала, и я тоже заплакал. 
Сейчас мама не верит, что я могу это помнить. Но я помню. И иногда, сбрив свою бороду, морщу подбородок и глажу пальцами, пытаясь нащупать те самые первые шрамы от настоящей мужской бритвы. 

Я, наверное, говорил о том, что параллельно всем своим занятиям являюсь зиц-председателем: генеральным директором четырех мифических фирм. Их мои друзья создали для "оптимизации налогообложения", так это называется. Я подписался на эту авантюру за пять тысяч в месяц и сразу передал все дела доверенному лицу с многозначным именем Надежда: ее услуги обошлись ловкачам в ежемесячные пятнадцать тысяч. Иногда Надежда звонит мне, и мы едем к нотариусу подписывать очередной пухлый пакет липовых документов. Так случилось и вчера: моя помощница заехала со мной на машине с личным водителем и мы помчались в нотариальную контору.
Контора была не та, что обычно - нужная нам в этот день отдыхала, и Надежда договорилась с другой. В маленьком коридоре с боковой комнаткой для заполнения бланков не оказалось кресел, хотя следы от спинок на стенах остались.  Нотариус была занята, она обслуживала дачное завещание пожилой пары. Сквозь хлипкую дверь было слышно, как она задает вопросы и стучит одним пальцем по клавиатуре. Наконец пара вышла, но только для ожидания готовности документов. Духота в коридорчике и остаточный жар в голове скрашивали чересчур затянувшуюся процедуру. Наконец нотариус вышла позвать стариков. Это была женщина-тумба с малиново-каштановыми волосами и крупным носом.
- Отойдите от двери! - скомандовала она.
Как всегда в такой ситуации, у меня внутри все перевернулось и изготовилось к бою. Я сделал шаг назад.
- Отойдите, отойдите! Нечего тут стоять! - напирала нотариус.
- Вообще-то мы ваши клиенты, - напомнил я ей угрожающе.
- Если вы не отойдете, я вообще вас не приму! - заявила она и, пропустив стариков, победно захлопнула дверь. Я остался стоять на том же месте. "Отойдите, вас же просят! - взмолилась Надежда. - Нам сегодня позарез надо оформить эти документы!" "Сколько стоит терпеть это хамство?" - поинтересовался я. "Семь тысяч, - сказала она, - если я правильно поняла и вы - не про мою зарплату". Она нервно прошлась по коридору туда-сюда, я с удовольствием осмотрел ее крепкую решительную фигуру и простое лицо с красивыми губами слегка мужских очертаний. Ее кудрявые волосы были собраны в крепкий узел шпильками-невидимками, а в глазах затаилась невидимая усталость - как и я, Надежда болела.
Стариков скоро выпихнули.
- Заходите, - любезно пригласила Надежду нотариус. Та протянула руку ко мне: пойдемте! Я повиновался. Нотариус удивленно окинула меня взглядом. "Надо же!.." - вымолвила она.
- Вас что-то смущает? - спросил ее я, усаживаясь. Во мне снова поднялась знакомая волна тяжелого гнева.  
- Просто если вас просят...
- ... меня не просили.
- ... не так уж и трудно отойти, верно?
- Просто если у вас проблемы с чрезмерной слышимостью, замените дверь: зарплата вам позволяет, - парировал я. 
- Помещение в нашей собственности, что хотим, то и делаем, - с ядовитой любезностью сообщила нотариус. 
- Я не ваша собственность и не щегол, чтобы скакать кузнечиком по коридору, - напомнил я. - Я ваш клиент, имейте уважение.
И хотя я, по большому счету не был никаким клиентом - ведь денег я не платил и даже был не в курсе происходящей процедуры, меня буквально распирало от едва сдерживаемой ярости. "Еще одно слово, - решил я, - и я зарублю ее без сожаления!"
Но тут подошло время бумаг, которые нотариус стала подсовывать мне, указуя перстом, где расписываться и как ставить число. Еще весь во власти огромного напряжения, я сидел прямо, расправив плечи, с очень враждебным и грозным выражением на лице и размеренно ставил четкие подписи. Все тело мое превратилось в крепкое, гибкое дерево, в кроне которого гремела сухая гроза.
Тут нотариус вчиталась в мою фамилию вслух: "Хм, НАША фамилия... произнесла она. И с каким-то значением вдруг добавила: - Так что не зарекайтесь".
- Вы тоже не зарекайтесь, - ответил я. - И не плюйте в колодец. Пригодится. Воды напиться. 
Церемония, слава богу закончилась. Уходя, я услышал, как Надежда извиняется перед нотариусом. Та прокомментировала в снисходительном тоне. 
- Зачем ты извиняешься? - внезапно и грубо переходя на ты, спросил я Надежду, когда мы шагнули на освещенный солнцем двор. - Не много ли чести нахамить да еще получить извинения? 
Надежда устало и растерянно посмотрела на меня, улыбнулась красивым, немного мужским ртом и закурила в полный затяг изящную сигарету. Так мы молча стояли у машины посреди пустого двора. Наконец она совладала с собой и, подыскивая слова, промолвила:
- Какой вы, однако, ...НЕПРЕКЛОННЫЙ!
Я оценил ее деликатность: на ее языке, я это чувствовал, вертелось другое слово. 
- Обожаю взаимность, - предупредил я ее. - В общении с людьми я стараюсь держаться определенных правил. Хамства терпеть не могу. 
- Надеюсь, у нас с вами не будет подобных эксцессов?
- Зависит от вас, как видите. Пока мы взаимно вежливы. 
Этот диалог внес разлад в мою душу. Все, что произошло, получило какое-то новое толкование - кроме того, какое виделось мне. Я откинулся на заднем сиденье и попытался расслабиться. Снова и снова вспоминал в деталях неприятную встречу. Потом эта гонка закончилась. Стал повторяться заключительный эпизод: "Вы уж извините, пожалуйста!.." - заискивающий, виноватый голос Надежды; ее властная фигура, склонившаяся под заискивающим углом над столом нотариуса: "Извините, пожалуйста!.."
Зачем она извинялась? - думал я - Стоит ли так унижаться?! Что это за рабская манера отвечать на пощечину извинением? Потом мысли мои потекли по иному руслу. Почему она извинялась? - подумал я и сразу понял ответ. Мне стало не по себе. Я понял, что есть естественный ход событий, выраженный в необходимости выполнять определенные действия. Я был как булыжник, брошенный в этот поток, запрудивший и повернувший течение. Теперь я без проблем расслабляюсь на заднем сидении после недавней схватки, я получил сатисфакцию. А у других - проблемы. Вдруг подумалось о том, что история повторяется: все события, в которых я потерял самое важное, произошли по этому же сценарию. Я всегда получал моральное удовлетворение, мои близкие - не получали; они - главные пострадавшие в этих историях. Все эти руины - работа моих рук.
Когда мы доехали, я окликнул ее:
- Надежда!
- Да?
- Я вел себя как законченный эгоист. Простите меня, пожалуйста.