Кострома mon amour

Давно это было. Мы хотели ехать в Крым, но сестренка жены - последняя из пяти - объявила о скорой свадьбе, и планы пришлось поменять. Я проложил маршрут вдоль Волги, и первым городом на нашем пути была Кострома.
Когда жена меня сильно любила, она дорожила моими увлечениями. А я тогда безотчетно балдел от многих вещей, среди которых был и "Аквариум". В те времена, когда вышел альбом "Кострома mon amour", мы были в очередной раз бедны и счастливы. Жена где-то узнала о премьере альбома и подарила мне его на день рождения - в виде обычной магнитофонной кассеты. Помнится, я часто его включал, занимаясь домашними делами, и даже однажды мы взяли эту музыку с собой на прогулку к реке. 
Грусть этого альбома была мне понятна: я как будто бы видел наши древние городишки, разбросанные по забытому богом пространству, с могилами буйных князей в ветхих церквах, с остатками курганов и крепостных валов, с кварталами старых домов, пахнущих гниющей и вновь просыхающей древесиной, с булыжными мостовыми, закатанными в асфальт. Я как будто бы ехал по обширным пространствам влажных холмистых равнин, буйно цветущих ромашками и кипреем, мимо полумертвых деревень, знойно пахнущих разомлевшей на солнце крапивой, мимо обрушившихся церквей и безымянных кладбищ, где надписей нет на крестах - кто ходит, тот  помнит.
И вот мы увидели все это сами. Путешествие наше было исполнено грусти очаровательной и познавательной в то же время: Русь глядела на нас в Костроме, в Ипатьевской слободе, в Плесе, в Лухе и Палехе, в Павлове и Семенове, в Городце над Волгой, в Суздале и Владимире. Тихая Русь. 
На память я попросил жену сфотографировать меня на крыльце Троицкого собора, главного храма Ипатьевского монастыря - вотчины бояр Годуновых и колыбели романовской монархии. То ли на солнце набежало облачко, то ли что... В общем, дома я решил обработать снимок по какой-то вычитанной технологии. И входные врата как-то вдруг выгодно засветились, проявилась наложенная на них позолота. Это мне понравилось, и я на этом остановился. Рядом со мной - на первом плане палатка с желтым непромокаемым чехлом, который сшила жена; за палаткой - рюкзак с таким же чехлом. Расцветка намеренно яркая, чтобы нас было лучше видно на трассе, ведь мы ездили автостопом. Жилетку на мне с множеством разных карманов тоже сшила жена. В этой жилетке в специальном кармане документы на всю семью, по другим рассованы раскладной нож, швейный набор, губная гармошка, баллончик с перцовым газом, линза для солнца, непромокаемый тугой пакет с вощеными спичками, лекарствами, крючками и леской, набором сменных лезвий для скальпеля... словом, "набором выживания" (такой же - у каждого свой). Банданчик на голове - тоже работа жены. Сейчас она в отъезде, поэтому вся ее работа вспоминается с особенным удовольствием и благодарностью.
И при взгляде на фотографию вспоминается это время. Вспоминается тепло. Все, что увидели, мы полюбили. Но когда начинаешь рассказывать, немногие понимают.  

 

Первые шрамы

В детстве, как я сейчас понимаю, я был чрезвычайно беспокойным ребенком. Не из рода нынешних гиперактивных, у которых в заду галлон скипидара, - нет. Просто я доставлял родителям много хлопот, больше, чем остальные дети... (хотел написать "вместе взятые", но передумал - все-таки, всех детей я не знал). Одна из моих особенностей была способность все пробовать на себе. Так в два года я уже шпарился кипятком, хлебая из чайника, успел покурить и даже побриться. У меня до сих пор подбородок изрезан, если хорошенечко присмотреться. Вот об этом я вспомнил благодаря refractory_hors и обещал рассказать.
Было это тогда, когда еще была жива моя добрейшая бабушка, которая в то лето приехала со мной посидеть. Она очень меня любила и без устали повторяла, что я такой пушистый, как утенок, и обязательно буду счастливым. Этой бабушке я однажды рассказал свой первый эротический сон: мне было неловко, но молчать я не считал возможным, а врать не умел. Странно, но бабушка, к моему облегчению, отреагировала спокойно. "Надо же, какой удивительный сон! - проговорила она, накладывая мне только сваренную манную кашу. - Покушай, и мы с тобой поиграем".
Почему-то мне вспоминается, что я порезался в этот день. Хотя это, конечно, не так. Просто дни тогда были похожи: каждое утро бабушка кормила меня завтраком и живо интересовалась моим настроением и детскими мыслями. Но до завтрака по ее строгим правилам всегда следовало умыться, и она помогала мне занести в ванную комнату табуретку. Я вскарабкивалсчя на нее и умывался над раковиной. Еще до приезда бабушки мы делали это вместе с папой, и я наблюдал, как он гладко и быстро бреется опасной бритвой "Нева". Бритва в те дни всегда была занята, а тут предоставилась возможность побриться самому. Я намылил лицо помазком и располосовал себе подбородок в нескольких направлениях. Из пены выступила обильная кровь. Чтобы справиться у бабушки, как следует поступить, я сполз с табуретки и помчался на кухню, крича: "Бабушка, я побрился!" Она ахнула, присела и, схватив меня в охапку, помчалась в ванную отмывать и бинтовать. Помню, кровь никак не останавливалась, и бабушка очень нервничала. Но наконец мы сидим на кухне. И бабушка говорит:
- Ну что же, вот ты и позврослел!
- Почему это, бабушка?
- Ты же побрился, а мальчикам бриться нельзя. 
- Почему?
- Теперь у тебя начнет расти борода. Будешь ходить в детский садик с бородой, как старичок.
Я был поражен. И, срывая бинты, воя сиреной, помчался в родительскую спальню смотреться в зеркало на платяном шкафу. Бороды не было, но бабушке стоило много труда меня успокоить. 
Потом шрамы зажили, и я пошел в садик. А потом бабушка уехала. И вскорости умерла. Мы поехали на похороны в старинный нижегородский дом с печью-голландкой. Бабушка лежала в гробу, а мне все казалось, что она спит, и я удивлялсчя, что она, обычно такая живая, на этот раз не встречает меня и не тискает. Я стал ее дергать за руку и просил вставать. Кто-то зло прошептал: "Уберите ребенка!" - но мама плакала, и я тоже заплакал. 
Сейчас мама не верит, что я могу это помнить. Но я помню. И иногда, сбрив свою бороду, морщу подбородок и глажу пальцами, пытаясь нащупать те самые первые шрамы от настоящей мужской бритвы.