Этимология стихийных бедствий

В связи с нашествием ураганов в новостях заинтересовался происхождением слов, обозначающих это стихийное бедствие. Стал искать. Результат оказался интересным, спешу поделиться. 

Буря - общеславянское слово, используемое в тех или иных вариациях. Досталось нам в наследство от общего предка и восходит к праиндоевропейскому *bhur-.
Буран - древнетюркское слово, происходит от слова "боран" (буря).
Вьюга - о происхождении этого слова, оказывается, спорят; одни говорят, что его корнем является древнее "вь-" с прибавкой суффикса "-юга". Но мне более вероятным кажется финское происхождение этого слова, полученное русскими в наследство от финских предков: "viuk(k)a" по-фински - холодный, пронизывающий ветер.
Смерч - в этом слове видно сходство со словом "смеркаться", оно, по мнению лингвистов, происходит от общеславянского "смър", обозначающее облако (наверное, даже тучу). Других объяснений нет.
Тайфун - родина этого слова Китай, в оригинале звучит как "тай фен" или "тай фын"; переводится как "большой ветер".
Торнадо - то же самое, что и смерч; слово испанского происхождения, буквальный перевод - "вращающийся", что вполне соответствует сути.
Ураган - происходит с майяского; в пантеоне богов майя был бог ветра Хуракан - в почти неизменном виде это слово позаимствовали и англичане, и французы.
Цунами - слово, сходное с названием Цусима; "цу" по-японски обозначает порт, залив, "нами" - волна.
Шторм - в русский язык попало, говорят, при Петре Первом как заимствование из голландского; но в голландском "storm" звучит как "сторм". Думаю, это слово к нам привезли немцы, которые позаимствовали его из голландского. 

Бородино

Феномен этой битвы до конца был мне не понятен. Русские, отступая, на подходе к столице дали французам бой. Понесли огромные потери и снова отступили, оставив Москву без защиты. Правильно это было или не правильно? Стоило ли оборонять столицу до последнего патрона и солдата? - не в этом вопрос. Скорее, меня интересовало, кто же выиграл это сражение? 
В нашем городе есть исторический клуб, который некоторое время назад раскололся на французскую и русскую часть. Первую - 18 линейный полк - возглавил полковник Жерар (сценический псевдоним), вторую - 13 Белозерский полк - кузнец Гена Веклюк. Я был хорошо знаком и с первым, и со вторым. Пять лет назад на реконструкцию поехали одни французы. Собрали амуницию, сняли автобус. Я захотел показать Бородино сынишке, но мы поехали автостопом. Жерар обещал выдать мне форму французского пехотинца по прибытии. Когда мы приехали в Бородино, минуя Рублевку, поворот на Звенигород и Можайск, все поле дымилось огнем биваков. Вход во французский лагерь нам преградил дюжий детина из егерского полка, который на ломаном французском все допытывался у нас, куда мы направляемся. Нас это позабавило, и вскоре я окликнул Жерара, который выскочил из палатки неподалеку. Нас провели, обмундировали. На меня подходящей одежды не нашлось: вся была маловата. И Жерар отправил меня в егерский полк по соседству, которым командовал его друг. Мы напились пунша, допоздна сидели у костра и потом я с сынишкой пошел бродить по лагерю. Тут и там у огня сидели с трубочкой ребята - в киверах и будничных колпаках. Снятые портупеи белели в траве. "Кто кивер чистил весь избитый, кто штык точил, ворча сердито, кусая длинный ус". Звучали разговоры и песни. Кто-то пел романсы из "Бедного гусара", кто-то - хвастливые гимны Дениса Давыдова. Спать не торопились: завтра была репетиция. Следующий день описывать не стану: это были сплошные маневры под жарким сентябрьским солнцем, какое, говорят, было и в день Бородино. Русские и французские войска не донимали друг друга, выполняя строевые маневры на поле будущей битвы; звучали команды на русском и на французском.
Я вдруг понял, какая это была война: в атаку шли друг на друга развернутым строем, в полный рост; сходились довольно близко - на дистанцию поражения из примитивных ружей; каждый знал, в кого он метит, и в кого метят, видел лицо своего врага. Отступали спиной вперед, беспрестанно отстреливаясь залпами по команде; раненых подбирали. Если в момент атаки это было оправданно, шли в штыковую, если заряды кончались - именно заряды, каждое ружье после выстрела надо прочистить и нашпиговать зарядом, поэтому стреляли в два-три приема: одни стреляют - и заряжают, пока стреляют другие. В этот момент и те, и другие одинаково уязвимы. Война в полный рост. Пули, круглые и тяжелые, рвут мясо, рикошетом скользнув по кости, гуляют по потрохам...
На закате мы сходили в Спасо-Бородинский монастырь на Багратионовых флешах и возвращались в сумерках по пустынной дороге вдоль Бородинского поля: все в поникших, сгоревших на солнце травах, изрытое траншеями двух Отечественных войн, оно смутно темнело без края, и чудилась в нем неизбывная тишина. Поскидав мундиры и возбужденно крича, мы искупались в ледяной Колоче и вернулись на бивак в одном исподнем. Нас ждала вечерняя похлебка и по бутылке вина. Звучали тосты за императора. В этот момент я искренне был французом.
И вот ни свет ни заря, по утреннему холодку и туману нас разбудила визгливая дудка. Пока маркитантка готовила чай, мы приводили в порядок обмундирование, чистили сапоги и бляхи, кокарды и галуны, провели быстрый смотр. В сердце хлынула предсмертная тоска. Если из русских погиб каждый второй, а из французов - третий, мы могли смело прощаться друг с другом навек. Как родные получали весточку о погибшем? Может, солдаты перед битвой сдавали свои адреса и записки к женам интенданту или кому-нибудь из обоза? Наверняка, в обозе была команда для похорон; а может быть, уже были приготовлены ямы, за которыми в ожидании первой партии курили в бурьяне французские трубочки некомбатанты. И летели черные весточки с нарочным в Анжу, Руан, Лион и Сен-Ло, в Мало и Кале.
Как рассвело, мы направились быстрым маршем на редуты Шевардино, где стоит обелиск "Мертвым Великой Армии". Перед нами держали речь посол Франции, военный атташе, какой-то французский министр (кажется, обороны). Все они говорили по-французски. Огромный французский строй внимал им в полном молчании, стоя навытяжку. Как будто сами мертвые Великой Армии восстали из поглотивших их недр чужбины: строгие лица, блестящие кивера, белые портупеи, султаны, плюмажи, драгуны, уланы, кирасиры, конные, пешие - красивая будет битва! После раскатистых криков в честь императора нашему полку вручили свое настоящее знамя, полковник Жерар целовал его, сняв треуголку и встав на колено. Все кричали "ура!" и ему.
Я - человек романтичный и увлекающийся. И подобные спектакли необычайно воздействуют на меня, они воодушевляют. На русский или французский манер, но я был совершенно готов на смерть и на подвиг. Те, кто были вокруг меня, воспринимали это гораздо спокойней и как будто бы деловито - словно война и вправду была для них ремеслом. Лишь одни офицеры, подобно конным павлинам, разъезжали вдоль строя, смеясь и гарцуя. Уж их-то, с пышными приставками к расцвеченным именам, точно ждала бессмертная слава.
Ну, а потом была битва: "смешались в кучу кони, люди..." На наш полк, выполняющий маневры перестройки перед атакой, внезапно налетели казаки. В ответ пехоту русских атаковали африканские наемники. От взрывпакета в разгар наступления русских разорвало мгновенно вспыхнувший стог. Случайным выстрелом был убит командир французской батареи, который очень правдободобно сполз по лафету в ужасных конвульсиях. Наш полк не получил поддержки и, перестроившись для штыковой в шеренгу под крики взводного бросился в атаку. Битва была имитацией, но я пережил все чувства - смесь ужаса и восторга. При каждом выстреле строй заволакивало правдоподобными сизыми облаками, в которых так удобно было перезаряжать. Задний ряд (я стоял в первом) стрелял с наших плеч: звук был оглушающий. Надо ли говорить, что я не хотел умирать. И когда меня ткнули под ложечку, упал и продолжал украдкой ползти, помогая копошащимся в траве восстановить справедливость на французский манер. Всякий раз я восклицал: "Voila, monsieur Russe!" - и, когда нас отозвали, вернулся своим ходом. Когда из толпы зрителей ко мне подбежал сынишка в форме "сына полка" и на полном серьезе спросил: "Папа, тебя ранили?" - я, признаюсь, чуть не расплакался. Мне казалось, я чудом выжил.
Тем временем на сцене разыгрывалась другая часть баталии. Зрители кричали ура, пили пиво и ели сахарную вату, а когда битва закончилась, разошлись фотографироваться с "экспонатами" минувших эпох. После зрителей на Бородинском поле осталось немало мусора. И только поле битвы в ложбине у реки Колочи было так чисто, как будто здесь сегодня не убивали. Хотя, о чем это я? Хм...
Я так и не разгадал свою загадку. Я понял, что в этом месте с ожесточением столкнулись две огромные массы людей. И если не брать во внимание принципы, всем участникам этой битвы происходящее наверняка казалось адовым месивом, достоверности которому добавляла грязь под ногами из крови и земли и розовая река.
Больше на реконструкцию я не ездил.